Это очередное эссе на тему истории крымского виноделия виноградаря Сергея Недохлебова, талантливого винодела и человека, Публикуется в моем Блоге с разрешения автора. У него -это РАЗМЫШЛЕНИЯ О КРЫМСКОМ ВИНОДЕЛИИ. ФЕОДОСИЙ ВИТВИЦКИЙ. История человека и виноградника. Часть первая. Роковая книга.
…Сегодня мне хочется из седой древности перенестись в двадцатый век и рассказать о виноделе, создавшем столь прекрасные вина в столь малом количестве, что называть его великим виноделом неоправданно, а малым — несправедливо. Его вина запоминались на всю жизнь, но столь мало людей могут это помнить, что его облик уже почти стёрся тьмой вечности.
Феодосий Витвицкий — ровесник двадцатого века, потомок рода, принадлежащего к гербу Сас.
Его далёкий предок князь Гуйд из рода Драго-Сассов пришёл на службу к Даниилу Галицкому в 1236 году из Трансильвании. Его менее далёкие предки, уже под фамилией Витвицких, поступили на Московскую службу в шестнадцатом веке. Среди Витвицких не было отмеченных историей героев, разве что один знаменитый пчеловод девятнадцатого века. Разделил судьбу своего рода и Феодосий. Несмотря на самое героическое время, в которое он рос, он не был ни пламенным революционером, ни героем Белой Гвардии.
Окончив Ялтинскую Александровскую мужскую гимназию, он, переждав в круге семьи революционное лихолетье, поступил на курсы бухгалтеров, и мирно проработал всю 
Заскучав на пенсии, он поступил в дворники одного из близких санаториев. Однажды на скамье санаторского парка кто-то оставил книгу о виноградарстве и виноделии и Феодосий, безуспешно проискав хозяина, прихватил её домой, чтобы полистать за чаем. Одна из фраз, попавшаяся ему на глаза, была: » Виноградники лучше всего разбивать на юго-западных склонах, на высоте около 200 метров над уровнем моря». И тут же его взгляд обнаружил этот самый лучший склон за окном на расстоянии двадцати метров. Дальнейшая его судьба была решена.Феодосий был человеком правильного воспитания и поэтому прежде всего добился у советской власти выделения ему положенных каждому советскому человеку шести соток под садоводство и виноградарство. Затем распланировал участок, наметив в нижней, затеняемой домом, части беседку и хозяйственный дворик, в средней — виноградник на 32 посадочных ямы и в верхней — сад на десяток деревьев, с целью защиты виноградника от сползающих с горы холодных туманов. Затем пришло время приготовления посадочных ям. Каждый вечер Феодосий надалбливал два больших ведра скального грунта, и утром, по пути на работу, высыпал их в древнюю муниципальную яму у автобусной остановки, предварительно получив на это письменное разрешение в поселковом совете.
На обратном пути он приносил из санатория два ведра чернозёма, запасенного для клумб, опять же с разрешения санаторного начальства. Ямы были большими, 200х100х80 сантиметров и их приготовление заняло четыре года. И вот, в солнечный день 11 января 1964 года, день поминовения святого Феодосия Великого и шестидесятичетырёхлетия самого Феодосия Витвицкого, он высадил 64 лозы лучших крымских винных сортов, по две в каждую яму. (Продолжение следует)
Часть вторая. Борьба Космоса и Хаоса.
Я впервые увидел Феодосия в 1979 году. Он был высок, чуть полноват, почти лыс, но лицо его хранило детское выражение испуганного изумления. Он был похож на Пьера Безухова, вызывая своей неловкостью и конфузливостью тёплое, но слегка снисходительное чувство даже у меня, почти мальчишки. Несмотря на все пережитые перипетии двадцатого века он был дитя Империи, где ему и следовало бы жить. Но увы, Империя рассыпалась на заре его жизни, оставив в его душе страх надвигающегося Хаоса. Домочадцы хорошо относились к нему, и дочь Анна Феодосиевна, и зять Эдуард Григорьевич, и даже внук Славик, мой сокурсник, и трогательно звали его Дедадосей. Но само существование его в мире развитого социализма было нонсенсом, ошибкой времени. В его присутствии все начинали вести себя как-то скованно и напряжённо, и он, чувствуя это, быстро уединялся в своей комнате или уходил на виноградник.
И комната, и виноградник были теми местами, где он мог сдерживать наступление Хаоса, поддерживая там идеальный порядок. Половину его комнаты занимал стеллаж, где хранились его винодельческие приспособления, литература, и множество отсортированной всячины, могущей, по его мнению, когда-либо обязательно пригодиться. То из всячины, что не помещалось на стеллаже, хранилось в подвале, куда прочие члены семейства входить не могли, впрочем, их это совсем не расстраивало. У другой стенки стояла узкая тахта и письменный стол,
из окна была видна Большая Ялта вплоть до Медведь-горы. Виноградник Феодосия к тому времени был в самом расцвете силы. Вверх по склону вели вырубленые Феодосием в скале ступени центральной дорожки, слева от неё располагались тёмные сорта Морастель, Пино Нуар, Розовый Мускат, Кефессия, Чёрный Мускат, Каберне, Бастардо и Алеатико. Справа росли белые Гарс Левелю, Серсиаль, Вердельо, Пино Гри, Фурминт, Альбильо Крымский, Белый Мускат и Мюскадель.( Какие слова!ОЮ) Каждого сорта по четыре лозы. Стволы в руку толщиной уходили вверх на два метра, разветвляясь на тонкой решётке и перемешивая чёрные и белые гроздья. Всё было ухожено, прорежено, отчеканено и распределено наилучшим образом. У Феодосия не было времени на эксперименты, он выбрал для себя классический способ виноделия — выдерживал виноград до предельной сахаристости, подкручивал гроздья, обрывал вокруг них листья, и сбраживал вино до естественной остановки брожения, белые сорта без мезги, чёрные — не более трёх дней под шапкой. Остаточная сахаристость была почти во всех винах, иногда до уровня десертного. В подвале он вырыл небольшой погреб, дающий, благодаря глубине, приемлемую температуру для длительного хранения.
Идеальный терруар и заботы Феодосия делали своё дело — виноград вбирал в себя всю силу южного солнца, минералы крымских скал и запахи моря. Вина, даже не выдержанные, были изумительны. Это быстро поняли семейные, и, имея склонность к общению и веселью, к каждой субботе выпрашивали у Феодосия графинчик нектара и устраивали званые вечера, где Анна Феодосиевна чудесно играла на фортепианах, а Эдуард Григорьевич замечательно рассказывал анекдоты о дорогом Леониде Ильиче. Славик предпочитал потреблять алкоголь вне дома, он был из тех замечательных людей, которым Остап Бендер адресовал свой вопрос: «Разве можно так напиться на рубль?»
Сам Феодосий никогда не пил своего вина, даже не пробовал, алкоголь нагонял на него необъяснимую тоску и тревогу. Он чувствовал вина по запаху, и , уединившись в своей комнате, составлял купажи чудных и неповторимых букетов.
На старости лет Хаос и Космос сыграли с ним злую шутку. Его страсть к порядку превращалась в манию, отравляющую жизнь окружающим и, прежде всего, ему самому. Он уже не мог отличить того, что надо было выбросить от того, что можно было хранить и тащил в комнату и подвал такое, против чего Анна Феодосиевна ложилась полным телом через порог, но так и не могла остановить возрастающий поток всячины. Все хранилища и стеллажи были забиты рухлядью, и Феодосий уже с трудом пробирался к собственному ложу, но тут Господь сжалился над ним и его ближними и прибрал его к себе, остановив его сердце июньским утром 1985 года на скамеечке под цветущим виноградом.
Феодосию не довелось пережить падение второй Империи, которая, хоть и не подходила ему, но всё же была обиталищем большей части его жизни. Виноградник цвёл над своим почившим Демиургом, не прозревая подползающего Хаоса.
(Продолжение следует).
Часть третья. Декаданс.
У Феодосия были хорошие близкие. Они похоронили его по православному обряду и год соблюдали траур, не принимая гостей и не трогая его комнату и подвал. Спустя год они заказали самосвал с грузчиками и вывезли всё, находившееся там, на свалку. Оставили только вино, хранившееся на стеллаже и в погребе. Банок, баночек, бутылок, пузырьков и склянок хватило на то, чтобы заполнить половину его опустевшей комнаты. С тех пор субботние званые вечера возобновились, но приобрели особый характер. Мы с женой попали на один из первых таких вечеров, приехав к Эдуарду Григорьевичу за консультацией: он был одним из лучших фармакологов Крыма. Покончив с делами, мы прогулялись по летней Гаспре и вернулись к началу вечера. У Анны Феодосиевны было несколько наборов хрустальных фужеров на двенадцать персон, столько же было и участников вечера. Вначале подали лёгкий ужин под какую-то диковинку из обильного бара Эдуарда Григорьевича, а как только стемнело, были зажжены свечи и на освобождённом столе
появились три графина с винами Феодосия. Гости дегустировали вино и предлагали свои названия, потом устраивалось голосование, выбиралось лучшее и вино торжественно нарекалось под волнующую музыку фортепиано Анны Феодосиевны. Победитель конкурса обязан был исполнить номер, соответствующий наименованию, награждался аплодисментами, вино допивалось и присутствующие переходили к следующему графину. Соль задумки Анны Феодосиевны была именно в том, чтобы вновьнаименованного вина непременно не оставалось. Это приносило вечеру некую эфемерность и потустороннесть, лёгкий аромат декаданса. Гости шумели и двигались, разгоняя по стенам отблески свечей, смешивающихся с языками догоравшей Красной Империи.
Утром перед отъездом мы зашли проведать виноградник Феодосия. Он ещё был величествен, но плохо обрезан, загущен и болезни начинали раньше времени срывать с него листву. Следующий раз я приезжал уже поздней осенью и один, сосудов с вином оставалось совсем мало, они переехали на кухню, а Эдуард Григорьевич в опустевшую комнату Феодосия. Лозы чернели на склоне необрезанные и заброшенные, и вороны летали над ними с раздражённым карканьем. Я видел их в последний раз.
Эпилог.
В 2002 году нам наконец удалось добыть кусок земли для расширения виноградника, и
я поехал в Гаспру, чтобы выпросить чёрные тетради с записями Феодосия у его наследников. Склон напротив их квартиры поразил меня своей пустотой. Лоз Феодосия не было, деревья вверху участка засохли и даже опоры с решёткой не пережили 90-х. Дома была только Анна Феодосиевна, почему-то в чёрном одеянии. Она оглядела меня придирчиво, но в дом впустила. Она сильно изменилась, огрузла и побледнела, живые прежде глаза были тоскливы, а вечно смеющиеся губы опустились уголками вниз. Оказалось, что они оба, и она и Эдуард Григорьевич приняли какой-то особый вид домашнего пострижения в монахи, выхлопотанного для них местным батюшкой, которого Эдуард Григорьевич пользовал лекарствами. Они оставались жить дома, но каждый в своей «келье» — Эдуард Григорьевич в спальне, а Анна Феодосиевна в зале за плотной ширмой, и встречаться должны были только на нейтральной территории — в кухне или прихожей. Славик, после неудачного брака, уезжал в Троице-Сергиеву Лавру и послушествовал там несколько лет, а вернувшись, поступил в сторожа и строго распланировал свою жизнь: по графику — работа, в посты — говенье, а между постами — пьянство. Виноградник Феодосия без него стал болеть и чахнуть и Эдуард Григорьевич вырубил его на дрова для шашлыка, а все записи Феодосия уехали на свалку в самосвале. На прощание Анна Феодосиевна предупредила меня, что если я соберусь приехать к ним с супругой, то чтобы она не приезжала в брюках, потому что за них цепляются черти, а появления их в своём дому она никак не может допустить. Я обещал ей, что такого не будет и откланялся навсегда.
Странно, но со смертью нескладного и вечно мешающего Феодосия что-то как бы надломилось в их жизни, исчез какой-то очень важный смысл и Хаос потихоньку прибрал их души.
Прошли годы, и мне иногда кажется, что ничего этого не было — ни ялтинского гимназиста с вечно испуганным взглядом, ни его виноградника, ни его чудесных вин. Но тонкая ниточка света, протянувшаяся от его души к моей, а теперь, может, и к вашим, говорит об обратном.
«И Свет во тьме светит, и тьма не объяла Его.»
Добавить комментарий